Верните вора! - Страница 84

О чем эта книга? Кажется, все так просто. Снова кто-то перемещается из нашего времени в некое условное прошлое и там пускается во все тяжкие, потешая читателя головоломными приключениями. Однако это уже третье произведение о путешествиях «багдадского вора» Льва Оболенского на Восток. Казалось бы, в первых двух автор уже сказал все, что мог, а герой совершил все мыслимое и немыслимое, вплоть до посрамления самого шайтана. Куда уж дальше и больше? Разве что замахнуться на Самого… Не слишком ли смело? А Белянин так и делает.

Если оставить в стороне историю Лёвы-джана, сосредоточившись лишь на ее обрамлении, в качестве которого выступает рассказ о приезде к писателю в гости Ходжи Насреддина, то можно видеть, что перед нами книга о Боге. О его формах, именах, посланниках (лживых и истинных), об особенностях поклонения Всевышнему. Неслучайно уже на первых страницах вместе со звуками намаза звучит и такое: «И мир внимает священным словам „Аллах акбар!“». Не тому страшному, доставшему всех, безумному кличу террористов, убивающих женщин и детей, а — исходному, чистому, незапятнанному смыслу этих слов: «Господь велик! Воистину велик! Мы все лишь неразумные дети его, и наша жизнь подобна песчинке в часах Вечности». Почти гоголевская философичность. Здесь ключ к пониманию идейного замысла романа. Читать книгу нужно, чуть отстранясь от ее восточного колорита, понимая, что часто поминаемый в ней Аллах — это не какая-то дань исламу, заигрывание с мусульманами и не элемент воссоздания местного колорита, а просто обращение к Богу. В самом деле, когда средневековый европеец или древний русич на страницах исторических или историко-фантастических книг всуе поминает имя Господа, это почему-то не вызывает отторжения и настороженности даже у отъявленных атеистов. А вот Аллах в устах белянинских персонажей (может, и слегка избыточно упоминаемый) сразу заставляет читателя напрячься и заподозрить неладное. Дескать, пора спасать любимого писателя, а то что-то не то с ним происходит. Совершенно напрасные опасения. Фантаст по-прежнему тверд в вере православной. Однако это не мешает ему с уважением относиться и к другим религиям. Тем более что христианство и ислам имеют одни корни.

Именно об этом, о родстве религий, а значит и духовном родстве исповедующих их людей и говорит автор «Лёвы-джана». Для него дики уродливые проявления религиозного экстремизма и ксенофобии как с одной, так и с другой стороны. Об этом свидетельствуют сцена с избиением Льва Оболенского выходцами с Востока в начале романа и в конце, когда Насреддина хотели «сделать шахидом». И если последняя просто смешна, то, знакомясь с первой, испытываешь смешанные чувства. Писатель откровенно потешается над нами, над нашими обывательскими страхами, пародируя мрачные романы-антиутопии (вроде «Мечети Парижской Богоматери» Е. Чудиновой) в духе «гастарбайтерских» сценок из «Нашей Раши». Выходцы с Востока «угрожают» нам, постепенно заполоняя всё пока еще свободное пространство. И в то же время никому не хочется выполнять ту работу, которую гастарбайтеры делают за гроши. Где же выход из замкнутого круга? Что делать? Фантаст не дает прямого ответа. Может, и сам пока не знает, а возможно, просто заставляет еще раз подумать над этим тем, «кому положено».

Но главное, конечно, начинается потом. Когда в повествовании на сцену выходит зловещая фигура новоявленного пророка, черного шейха Абдрахима Хайям-Кара. Здесь сверхидея книги передается с помощью традиционного для белянинской смеховой культуры приема «посрамления». Писатель уже неоднократно в своих произведениях обыгрывал тему лжепророков и искусителей, прельщающих доверчивую толпу пафосными речами и религиозной экзальтацией. По его мнению, любое своевольное толкование и искажение освященных веками традиций — это прелесть бесовская, от которой следует либо отмахнуться, словно от надоедливой мухи, либо, буде это не поможет, просто прихлопнуть назойливое насекомое. Да, размышления над сутью сакрального, стремления глубже проникнуть в нее, позволительны. Если только это ведет к личному просветлению и не затрагивает интересы остальных людей. Иное дело, когда свихнувшийся фанатик или коварно-лукавый властолюбец возжелает воспользоваться святыней в личных целях. Как, например, Хайям-Кар, нагло поправший и заповеди Корана, и хадисы пророка Мухаммеда, и шариатские законы, подтасовывая их под собственные интересы. Само имя Аллаха в его нечестивых устах звучит как хула.

Вряд ли стоит искать в данном персонаже черты какого-либо из реальных лиц новейшей истории исламских стран. Хайям-Кар — обобщенный, откровенно пародийно-полемический образ. Это как бы воплощение одного из вариантов пути, по которому может пойти разбереженный революциями мусульманский Восток. Не самые радужные перспективы, конечно. Белянину удалось передать мрачную, гнетущую атмосферу грядущих перемен. Так и видишь стоящую на перекрестке древних караванных путей, живущую ремеслами и торговлей благородную Бухару, над которой нависла угрюмая будущность. Духовное закабаление ничуть не лучше физического порабощения. Слава аллаху, что нашелся человек, способный противостоять самозваному пророку и сумевший повлечь за собой народ.

В жанровом плане «Лёва-джан» решен так же, как и большая часть книг Белянина, это юмористическое (близкое к сатирическому) фэнтези, использующее форму романа о «попаданцах». Здесь героев, перемещающихся во времени и пространстве, целых два. С одной стороны, это Ходжа Насреддин, очутившийся в нашем времени и заглянувший в гости к автору-рассказчику. Его история служит обрамлением для рассказа о приключениях Льва Оболенского, в третий раз попавшего на условно средневековый Восток. Как мы говорили выше, линия Насреддина используется писателем для выражения прямой авторской позиции. Она публицистична, полемически направлена, полна философских и лирических отступлений. Причем на этот раз романист обошелся без литературной полемики, что уже стало одним из отличительных признаков белянинской прозы последних лет.