Верните вора! - Страница 37

Он не шарахался от современных вещей, не пугался телевизора, не пытался поставить на газ электрический чайник, не подпрыгивал при звонке моего сотового, не боялся войти в лифт. Он простодушно радовался всем незнакомым вещам, как ребёнок новым игрушкам, и, кажется, искренне наслаждался самим фактом познания нового мира. В мечеть ходил два раза, я сам вызывал такси, чтоб его отвезли помолиться. В первый раз он вернулся к дому практически на руках восторженной толпы мусульман, скандирующих: «На-сред-дин! На-сред-дин!», и мне его едва вернули. Не знаю, что он им там наплёл, но люди расходились с песнями, улыбаясь прохожим, подбрасывая вверх каляпуши и тюбетейки, потому что у всех был праздник!

Во второй раз он прибежал один, бледный, как алебастровая штукатурка, забился под диван и оттуда упрашивал меня, ради аллаха, никому не открывать! Оказалось, он довёл своими шуточками почтенного священника, да ещё не постыдился по примеру дедушки Хайяма спереть молельный коврик! И от самой мечети восемь кварталов за ним гневно гнался сам мулла-хезрет, потрясающий кулаками, и шестеро его подручных. Благодаря моим связям конфликт удалось замять, но коврик мы, разумеется, вернули.

А теперь вновь вернёмся к главному герою нашего трёхтомного повествования, ко Льву Оболенскому. Хотя лично мне сейчас уже начинает казаться, что не такой уж он и главный герой…

Вся кавалькада притормозила в глухом переулочке, шагах в двадцати-тридцати от полосатой палатки башмачника и его семьи. Внутри горел тусклый свет медной лампы. Малышка Амударья наверняка спала, а вот её мама бодрствовала, сама с собой играя в шахматы в ожидании верного мужа. Судя по всему, ложиться спать она и близко не собиралась…

— Ну что, кинем жребий, самоубийцы?

— Зачем жребий, уважаемый, давай сразу запустим туда Рабиновича!

— Да, его она не убьёт. Может быть. А может, и… Стоп, так он же осёл, он всё равно ничего ей объяснить не сумеет!

— Вай мэ, зачем так говоришь? Зачем оскорбляешь недоверием это дивное создание, самим Всевышним ниспосланное, дабы сегодня дважды спасти нам жизнь!

— Ходжа, уйми дурацкий пафос… Никуда он не пойдёт и ничего ей не скажет. Иди ты.

— Почему я?

— Потому что… потому! Вы всё-таки братья-мусульмане, семьи большие, а у нас в Москве и так никакая рождаемость, чтоб рисковать таким полезным производителем, как я…

— Иди ты!

— Почему я?

— Лёва-джан, ты меня неправильно понял, я имел в виду «иди ты знаешь куда…».

Они уже почти схватили друг друга за грудки, когда могучая женская рука распихала их в разные стороны.

— Почтеннейшие, я понимаю, что вы выпили вина, но не надо так шуметь, у меня ребёнок спит, — шёпотом прорычала богатырша аль-Дюбина, кивком головы приказав следовать за собой. — Пойдёмте в палатку, расскажете, как весело провели время.

Лев и Ходжа безропотно последовали за ней, как два висельника на эшафот. Оба ослика, перемигиваясь, двинулись следом. По их хитрым мордам было абсолютно невозможно понять, что они замышляют — готовят план побега хозяев или, наоборот, нападения на плечистую Ириду. И то и другое было сопряжено с серьёзной опасностью, поэтому ослики выжидали.

Мужчины же молча пожали друг другу руки и, едва волоча ноги, как каторжники на Нерчинском тракте, послушно следовали за широкой спиной женщины. Как будут выкручиваться — не представлял ни один, знали бы — договорились бы заранее.

Когда тихо вошли в палатку, Ирида поправила одеяло у спящей дочки и, приложив палец к губам, предостерегая не шуметь, потребовала:

— Рассказывайте, почтеннейшие.

Такую просьбу (приказ — угрозу — ваше последнее слово) оставлять без внимания было чревато. Гибель всё равно неминуема, так попробуем хотя бы её отсрочить, переглянувшись, сообразили оба. Поэтому кинулись жарко шептать, размахивая руками и перебивая друг друга…

— Вообще-то я был против. Чё я, раньше стриптизёрш не видел? Да я такое видел, я в Амстердаме по кварталу красных фонарей, как пожарная машина с мигалкой, рассекал и всем им в окошко язык показывал!

— Почтеннейшая, всё было достойно, чинно и благородно, не слушайте моего высокорослого друга, он нахватался немусульманских слов и конкретно базарит не по делу. Мы пили чай, ели плов, кушали инжир, вели умные беседы о непостижимости замысла Творца, создавшего нас и… вот даже его…

— Короче, я вообще не при делах. Моё дело было предложить, и никто не скажет, что хавчик был дешёвый или вино кислятиной. Не-э, если кто вдруг пережрал жирного и сел на жидкий стул, так нечего валить на меня! Причём ни в каком смысле ничего на меня ни валить, ни вываливать!

— А я сразу сказал ему, уважаемая, пойдёмте домой! Посидим в узком кругу, тихо, по-семейному, поиграем с ребёнком в козлодрание, благо один больной козёл у нас всегда есть…

— Вот за козла сейчас кто-то ответит. Можно он ответит? Я быстро, без пыли и шума, один раз в глаз и не…

— Так интересно, — восхищённо всплеснула ковшеобразными руками госпожа аль-Дюбина, — а где мой возлюбленный муж?

Лев и Ходжа широко улыбнулись.

— Я спросила, где мой Ахмед?

Оболенский и Насреддин виновато развели руками.

— Вы что, где-то его потеряли, и он не придёт домой, оставив нашу постель холодной, дочь — без отеческого поцелуя, лавку без хозяина, а меня без массажа пяток на ночь?!!

Оба провинившихся честно прикрыли головы руками, прекрасно понимая, какая сейчас разразится буря. Но, к их глубочайшему удивлению, грома и молний не последовало.

Могучая богатырша встала, выпрямилась во весь рост, два раза глубоко вдохнула, пробормотала что-то вроде «Он давно хотел от меня сбежать…» и рухнула, как подрубленное дерево, благо что ещё на подушки и ковёр. Годы семейной жизни не устройнили её талию, но гармонично добавили ещё килограмм шестьдесят везде и во всём. Левой ногой она почти задавила Ходжу, Оболенский успел отойти, но за миг до потери сознания могучая рука сгребла его за воротник и пальцы не разжала…