Верните вора! - Страница 21

За воротами Лев спрыгнул с Рабиновича и эмира, потрепал обоих по загривку, пообещал украсть для них по морковке за труды и честно отпустил на свободу шайтана.

— Сними с меня… э-э… страшную ткань с сурой из Корана!

— Ни фига, так гуляй, тебе идёт, — жёстко обрезал Оболенский. — Мы сейчас друг друга поиспользовали: ты мне помог, я — тебе, на этом взаимный рехмет, респект, абзац и разбежались!

— То есть мы не друзья, э-э?! — обомлел уязвлённый в самое сердце шайтан.

— Нет. У меня есть другой. Ты его знаешь, но, если мы вдруг расстанемся (что вряд ли, но кто знает), я тебе сам перезвоню…

Рабинович козырнул правым передним копытом, белый ослик, наоборот, гневно фыркнул на нечистого, и тот испуганно отпрыгнул в сторону. Впрочем, не особо обидевшись. Как говорится, не перекрестил, и уже спасибо. Малороссийскому чёрту повезло с Вакулой куда меньше, помните?

Я понимаю, что интеллигентствующему и толерантствующему читателю это не понравится, но всё было именно так. Осуждать нашего героя за то, что он «кинул» шайтана, я не буду. Ибо дружба нечистого с человеком всегда дорого обходится последнему…

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Никак не разберу, это яблоко кислое или сладкое?

Ева, не Браун!

Насреддин ждал его там же, где они и расстались, расстелив летающий ковёр прямо посреди улицы, свернувшись калачиком и сладко посапывая. Оболенский, в эту ночь даже не сомкнувший глаз, вознамерился пробудить друга каким-нибудь недружественным способом, но арыка или колодца поблизости не было, а пугать спящего уже как-то и не хотелось. Подумав, он просто улёгся на тот же ковёр широкой спиной к спине домулло и задрых…

Оба ослика, не сговариваясь, встали хвост к хвосту, бдительно охраняя сон спящих хозяев. Можно было не беспокоиться, что хоть кто-то рискнёт потревожить их до утра. То есть целых два часа, до первого крика муэдзина… Неизвестно, что снилось возмутителю спокойствия, но спал он сладко, то сворачиваясь в клубок, словно коту печки, то потягиваясь, как бенгальский тигр, которому чешут сытое пузо.

Сны бывшего россиянина, игривой волей судьбы заброшенного в загадочные восточные сказки и, что удивительно, привыкшего вполне комфортно ощущать себя в этом мире, были вполне конкретны и читаемы. Ему снилась пустыня, великая и бескрайняя. Неумолимые пески, охлаждённые лунным светом, искрящийся миллиардами драгоценных камней купол звёздного неба и маленькая оранжевая точка далёкого костра. И вроде бы у огня сидит его (это неправда!) дедушка Хайям, что-то напевая себе под нос. Лев ускоряет шаг, почти уже бежит, тянет к нему руки, а добежать не может.

Его собственная тень, чёрная и чёткая в сиянии полной луны, вдруг начинает затягивать его, словно зыбучие пески — чёрные, жадные, неутолимые, беспощадные и равнодушные. И нет спасения, дедушка не обернётся, не протянет руку, а тьма, принимая форму чёрной чалмы Хайям-Кара, начинает душить его, одним концом заматывая лицо и шею, а другим связывая руки. И только в самый последний момент могучий Бабудай-Ага падает с небес, подхватывает его под мышки, вытаскивает из пасти песков и деловитым голосом уговаривает:

— Проснись, Лёва-джан! Не надо так кричать, ты поднимешь на ноги весь квартал. Проснись сам, или я попрошу обоих ослов разбудить тебя по-своему…

Оболенский вскочил почти мгновенно, не дожидаясь ни пинка копытом под рёбра, ни щекотки хвостом в носу.

— Всё, садисты, всё, встал. Чё все сразу накинулись? Куда бежим?

— Ай, не ворчи, уважаемый. — Улыбающийся Насреддин приобнял друга за плечи. — Никто за нами не гонится. Да, мы украли ковёр эмира, но уже вернули его законному хозяину.

Белый ослик гордо продемонстрировал лежащий у него на спине старый ковёр, скрученный в компактный рулончик.

— А ещё уличные мальчишки уже кричат на весь базар, что чёрные люди шейха Хайям-Кара спешно покинули великую Бухару! Да, да, они бежали из неё, подобно перепуганным зайцам, так, что пыль столбом и пятки сверкали. И громко вопили, что видели самого шайтана!

— Ну и? — мрачно поскрёб под мышкой русский дворянин, привыкший к ежедневному душу в ванной. — На меня-то ты чего уставился, как трезвый мулла на свиную шкурку в плове?

— Вай мэ, какие ужасные вещи произносят твои грешные уста. — Домулло осуждающе поцокал языком, и оба ослика его поддержали, возмущённо дёргая ушками. — Но я всё равно не поверю, что ты был абсолютно ни при чём. Ибо на позорной заднице шайтана навеки отпечатан след твоей благородной ноги…

Лев, по совести говоря, и не пытался хоть в какой-либо мере что-то там разглядывать в тылу у врага всех людей. Но тонкая лесть друга всегда находила путь к его большому сердцу. У каждого свои слабости, и каждый из нас лёгкая жертва собственного тщеславия. Поэтому рассказ русского дворянина был невероятно ярок, эмоционален и насыщен бурым экшеном с экзотической восточной приправой, солидной мистической составляющей и непременной порцией традиционного мужского вранья. А как же иначе?

Общеизвестно, что Насреддин умел слушать как никто, но цветистый рассказ Оболенского заставил развесить уши даже осликов. Поверьте, Рабиновича трудно чем-либо удивить, да и эмир не вчера родился, а уж по роду своей деятельности тоже много чего наслушался. Но кто откажется лишний раз послушать о грозном посрамлении шайтана? Это же наипервейшая радость для любой мусульманской (да и немусульманской) души! Ну, может быть, исключая готов и сатанистов…

А каких-нибудь полчаса спустя рослый голубоглазый бородач в простом платье ремесленника, ведущий в поводу серого осла, и его толстая жена в глухой чадре, восседающая на недовольном белом ишаке, пробивались через шумные базарные толпы. Причём шли они чисто по просьбе Льва, резко возжелавшего послушать, что о нём говорят в народе. Восточный базар — это нечто вроде современного «Живого Журнала»: бросил фразу и ждёшь реакции толпы френдов. Причём неважно какой реакции — положительной или отрицательной, любой, лишь бы много.